Сегодня она как раз по ширине моих рук. Стоймя – доходит до подмышки. Не помню, когда я ее переросла. За пятьдесят лет лак с дерева сошел, лишь кое-где поблескивают полоски. Но она все равно гладкая-гладкая. Сужается от основания к острию, у которого давно отщепился кусочек.

​

Ии Ии Ии Ии

Мм Мм Мм Мм

 

Указка постукивает по аккуратной прописи на зеленой доске, пылинки мела вскакивают и, как ученики за парту, послушно садятся обратно.

​

Бабушка стала учительницей в восемнадцать. Сколько лет указке? Подозреваю, не меньше шестидесяти. Они ушли на пенсию вместе – бабушка и указка. Но трудиться не перестали.

​

Указка по утрам раздвигала шторы, по вечерам задвигала. Сначала в Шепетовке, потом в Холоне. А в афульской квартирке ей, заслуженному ветерану труда, выделили свой уголок: между шкафом и дверью спальни, под навесной вешалкой. Там, уткнувшись в зимнюю кофту, она дремала между сменами. Иногда по ночам, мучаясь болью в единственной ноге, прислонялась к зеркалу на боку шкафа: напевала «Тропинка школьная моя» или  вспоминала показательный урок второго «А».

 

А бабушка?

Бабушка замешивала, раскатывала, пекла…

Гладила, выглаживала, складывала…

Шила, штопала, перешивала…

 

Два года, как ее нет. А в моем морозильнике живут семь последних картофельных «дерунчиков». Год назад нагрела дочке три штучки в день рождения. И с тех пор она не разрешает к ним прикасаться.

И еще целый ящик кухонных тряпочек, переделанных из старых махровых полотенец: белые, розовые, голубые. Обметанные ровными, как учительский почерк, стежками.

 

Помню, перед началом первого класса бабушка сидела со мной над прописями. Хотелось писать так же красиво, как она. Получалось неплохо, но… Мои нынешние каракули ее бы ужаснули.         

 

Теперь указка переехала в мой писательский кабинет. Штор здесь нет. Скучает, бедная. Хотя кто знает? Может, вслушивается в щелканье клавиш, передает в Занебесье новые посты, скетчи. Азбукой Морзе или еще как… даром похожа на антенну? Стоит в углу – живой стержень. Напоминает: бабушка ждет роман.