Тузик
Я пытаюсь перелезть через забор, но окровавленная рука соскальзывает
вновь и вновь. Коленки дрожат и потому еще труднее. А ведь обычно я за пару секунд перемахиваю эту ограду, по нескольку раз в день. Выброс адреналина, «fight or flight» («борись или беги») – все эти медицинские термины я узнаю гораздо позже. А сейчас мне восемь лет и меня укусила собака. Предательски укусила. Не просто цапнула, а основательно так зажала мою руку челюстями и не отпускала секунд двадцать. Это все, что я знаю.
Наконец, запертая на ночь ограда детского садика преодолена. Я бегу домой, поддерживая прокушенную правую ладонь левой рукой. Взлетаю по лестнице, подгоняемая мерзким холодком в позвоночнике. Бешено тарабаню в дверь. Проходит вечность, пока мама отпирает сначала верхний замок, затем нижний.
Она смотрит на меня полсекунды и меняется в лице. При виде мамы нижняя губа начинает дрожать и меня прорывает. Я рыдаю взахлеб, с подвываниями. Миссия добраться домой выполнена, и теперь можно снять с себя груз ответственности, отдаться заботе взрослых. Можно позволить себе чувствовать. Я внезапно осознаю, что рука дико болит, но сильнее боли – страх и обида.
Поднимается переполох – мама, бабушка, дедушка бегают вокруг меня, промывают раны водой, звонят папе, расспрашивают подробности происшедшего. Я кое-как пытаюсь отвечать.
Какая собака? Тузик. Ну, рыжая такая дворняжка, постоянно крутится на нашей улице. Хозяева? Не знаю. А-а-а! Больно же, не три так сильно! Почему вечно я?! Неправда, все дети с ним играют. Я его се…семечками кормила, а он ни с того, ни с сего…
Я оправдываюсь, хоть и знаю, что ни в чем не виновата.
Меня собираются везти в больницу. В воздухе повисает слово «бешенство», и я панически догадываюсь, что мне предстоит получить тридцать уколов в живот. Уж этих рассказов я наслушалась во дворе будь здоров. Я чувствую, как в предполагаемом месте жуткой процедуры, по моему пониманию – чуть ниже пупка, начинают появляться стеклянные шарики с острыми шипами. Они размножаются, распирают меня, зловеще позвякивая друг о друга. И хоть я не успеваю их сосчитать, знаю, что их ровно тридцать.
Стук в дверь. На пороге кучка детей. Свидетели чертовы. Куда вы смылись, когда мне нужна была помощь? Ах, вы за Тузиком побежали? Зачем его догонять, разве это ему было больно и страшно? Проваливайте, без вас разберемся.
Но такое необычайное происшествие не каждый день случается, как тут не поучаствовать? Друзья-доброжелатели говорят наперебой, подрывая достоверность моего рассказа. «Она дразнила Тузика, вот он ее и укусил!»
Ничего я его не дразнила – гладила, семечки давала, почищенные, между прочим. Откуда вам знать? Когда все произошло, вы были на качелях и не могли ничего видеть.
Я хоть и злюсь, но рада любой задержке. Лишь бы отсрочить, пусть и ненадолго, ужасающие тридцать уколов.
Бабушка спроваживает галдящую делегацию восвояси.
В больнице нас уже ждет папа. Такое взволнованное выражение лица бывает у него исключительно редко. Выдержка хирурга не распространяется на травмы собственного ребенка.
Мне накладывают на раны сначала вонючую мазь, затем бинт. Делают укол. Один. И не в живот, а в попу. Но я все равно не расслабляюсь, колючие стекляшки в животе лязгают с каждым моим движением.
Проходит неделя. Мне ежедневно перевязывают руку все той же вонючей мазью с антибиотиком. Об уколах никто и не вспоминает, но я все жду. Взрослым нельзя доверять. Дворовая информация точная, не может быть, что я так легко отделалась.
Несмотря на то, что рука уже почти не болит, что в школе и в музыкалке сплошные поблажки – писать нельзя, об игре на фортепиано и речи быть не может – меня ничто не радует.
Лишь когда десять дней спустя мне окончательно снимают повязку, я замечаю, что стеклянные шарики страха вдруг исчезли! Я выбегаю во двор. Показываю друзьям шрамы и гордо хвастаюсь, что «укус был почти до кости». Мы миримся. Жизнь опять прекрасна!
Правда, на какое-то время пылкая любовь, которую я питала к собакам вне зависимости от их размера, породы и характера, утихает. Я теперь более осторожна.
До сих пор помню пожелтевшую надпись в телефонной книжке крупным бабушкиным почерком: «Собака Елисеева», в скобках «Тузик» и номер хозяев. Книжка давно утеряна, но шрамы на руке остались.
И хотя они уже еле заметны, глядя на них, я думаю, что именно в тот день я научилась «выживать». Подавлять страх и другие эмоции при малейшем стрессе. «Борись, не чувствуй» – стало моим девизом на долгие годы. Даже не девизом, а заклинанием, усмиряющим колючие стекляшки, заглушающим их ненавистный лязг. Хотя бы до завершения очередного сражения.
Fight, don't feel.
