Лифт
Лифт
Все взрослые сначала были детьми,
только мало кто из них
об этом помнит…
А. Экзюпери. Маленький принц
Я стою на перроне, крепко прижимая к себе трехлитровую банку. Веселый
вокзальный шум заглушает исходящее из нее привычное шуршание. Я озабоченно заглядываю внутрь, выискивая маленький бежевый комочек, но вижу лишь наполовину разгрызенную «Правду». На ней еще различимо фото недавно избранного Горбачёва. Еле дыша, я запускаю руку в газетный ворох и тут же выдергиваю.
– Ай! – слизнув капельку крови с укушенного пальца, я улыбаюсь. Тишка в
порядке.
Хомячка мне подарили на день рождения дядя с тетей, к моему восторгу и к
большому неудовольствию остальной семьи, особенно женской ее половины. После неудачного опыта с постоянно улетающими канарейками, с совершенно неприспособленными к жизни в городской квартире цыплятами и петухом, хомячок – просто идеальный питомец. Конечно, не собака, но все-таки с ним можно играть, подсовывать под нос маме, незаметно сплавлять ему то, что самой не хочется есть. А хлопот никаких – знай раз в день меняй газету. Одним словом – блаженство.
Когда в начале каникул меня решили отправить к бабушке и дедушке, я сразу заявила: без Тишки не поеду. Во-первых, расстаться с ним на две недели было немыслимо. Во-вторых, я не доверяла своим домочадцам с их недружелюбным отношением к грызунам. Чего доброго, сплавят его кому-нибудь в мое отсутствие. У меня уже был подобный горький опыт – с теми же цыплятами и петухом. Бабушку, естественно, предупредили заранее – она всю жизнь жутко боялась мышей, однако ради любимой внучки героически согласилась пойти на такую немыслимую авантюру. Знала бы она, чем все обернется…
Итак, перрон: полукруглая прозрачная крыша павильона; вокзальная
сутолока,сдобренная особым маслянистым запахом, напоминающим раскаленный асфальт. Я люблю рассматривать людей, считать вагоны прибывающих поездов. Но сейчас мне не до того. Переступая с ноги на ногу, я жду начала посадки. Это моя первая самостоятельная поездка, и я предвкушаю, как покажу билет кондуктору, попрошу чай у проводницы. А они будут диву даваться путешествующей в одиночку девочке.
Я в очередной раз перечитываю розовую картонку, смакуя каждое слово:
«Детский билет для проезда в плацкартном вагоне». Цифры и названия станций заполнены от руки: «Львов – Шепетовка. Вагон 10, место 22».
Наконец-то из громкоговорителя раздается долгожданное объявление.
– Быстрее! – я стискиваю мамину руку, другой надежно обхватив банку с Тишкой.
Мы несемся вперед, на открытую часть платформы. Ехать всего четыре часа,
а столько надо успеть: залезть на незанятую верхнюю полку, пощелкать настенной сеточкой, которая норовит придавить палец. Покачаться в проходе, ухватившись повыше за вертикальные поручни по обе его стороны. Затем обойти вагон, познакомиться с пассажирами. Нет, напоминаю я себе, ты уже не маленькая. Все эти развлечения тебе не к лицу. Тем более, надо присматривать за Тишкой. Один резкий рывок поезда, и он вылетит из своего стеклянного жилища – потеряется, разобьется! От страшной картины меня передергивает.
В вагоне я бережно ставлю свою ношу на столик и чинно сажусь на место у
окна. Мама дает последние наставления: что-то насчет бутербродов, разговоров с незнакомыми.
– Знаю, знаю, – отвечаю я нетерпеливо. – Все помню, все сделаю. Можешь идти.
Мне не терпится остаться одной, отправиться в путешествие. Но мама
почему-то медлит, оглядывает заполняющийся вагон. Чего она ждет? Скоро поезд тронется, и она не успеет сойти. Лишь когда на сиденье напротив плюхается пожилая тетенька, я с ужасом осознаю мамин план.
– Будьте добры, присмотрите за девочкой…
«Еще чего! Не надо за мной присматривать! – внутри меня закипает протест.
Мне восемь лет. Я знаю, на какой станции выходить, и вообще…» Мгновенно покрасневшие щеки выдают мою обиду. А я-то думала, меня считают взрослой.
Мама посвящает женщину в детали МОЕГО путешествия. Попутчица
мимолетно косится на шуршащую банку и кивает, причем так радостно, словно всю жизнь только и мечтала присматривать за чужими девочками с неизвестными зверьками.
Мама целует меня на прощание в горящую пунцовую щеку и выходит из
вагона. От досады я чуть не плачу, однако все же кое-как улыбаюсь и машу ей рукой. И отчего она так переживает? Поезд трогается. Перрон с мамой отдаляется.
Придерживая драгоценную банку, я продолжаю неотрывно смотреть в окно,
чтобы не видеть навязанную мне «няню». Может, случится чудо и она пересядет? Сколько раз я фантазировала, как отправлюсь одна в длинное путешествие куда глаза глядят! И вот теперь, когда мечта почти сбылась, такая неудача…
– Ну, давай знакомиться, – настойчиво-учительский голос тетеньки вырывает
меня из раздумий.
В течение секунды внутри меня идет борьба между строптивой бунтовщицей
и вежливой послушной девочкой. Нехотя я поворачиваюсь к спутнице. Она улыбается, едва разжимая густо накрашенные губы цвета гречневой каши-размазни. Все в ней, а особенно само ее присутствие, чрезмерное. Русые волосы уложены непомерно пышным кренделем над полнощеким лицом. Мясистые мочки оттянуты огромными золотистыми шарами. Неужто ей не больно? Я невольно вспоминаю соседскую медсестру Мыросю, которая недавно измывалась над моими ушками, пытаясь протолкнуть толстенные мамины серьги в малюсенькие дырочки, сделанные обычной иглой шприца.
Мне вовсе не хочется знакомиться, к тому же говорить с чужими не велено.
Но я терпеливо отвечаю попутчице, как меня зовут, сколько лет, куда еду (будто мама не расписала ей мой маршрут минуту назад). Несчастная! Не догадываясь о моем хитроумном плане, она кивает на банку и задает неизбежный вопрос:
– Кто у тебя там?
Что ж, сама напросилась. Ничего не говоря, я засовываю ладошку внутрь,
специально подольше шуршу газетой и наконец достаю моего любимца. Тишка моментально взбегает по руке и усаживается на плече. Я снимаю его, поглаживаю по спинке и лукаво гляжу на собеседницу.
– Хотите подержать?
Ее пухлые булочные щеки вытягиваются, а напомаженные губы
приоткрываются, еще миг – и она завопит на весь вагон. Эта гримаса – смесь отвращения и испуга, – к сожалению, мне хорошо знакома. У моей львовской бабушки при виде Тишки бывает такое же лицо.
– Это… мышка? – тетенька вымученно улыбается.
– Нет, что вы, хомячок! Глядите, какой у него малюсенький хвостик, – я
нарочно протягиваю руку с Тишкой к ней поближе, – разве у мышей бывают такие?
Трюк срабатывает. Безымянная соседка – она не потрудилась представиться –
оставляет меня в покое и принимается копошиться в сумке. Тишка сидит на моей ладони и, опустив мордочку, деловито перебирает лапками. Его шерстка и пышная шевелюра попутчицы почти одинакового оттенка. Если слегка прилизать ее прическу, они со своими донельзя откормленными щечками будут похожи как две капли воды. Я неслышно хихикаю. Ощущение досады вмиг испаряется.
Покормив Тишку припасенными семечками, я возвращаю его в банку и
достаю из сумки книжку, выбранную маминой подругой-библиотекарем. Поначалу я возмущаюсь: сказка?! Почему все считают меня малявкой? Однако, прочтя несколько страниц, понимаю, что эта история как нельзя лучше подходит для поездки. Межпланетные странствия Маленького принца увлекают меня, помогают прочувствовать всю прелесть моего собственного путешествия: я! еду одна! в поезде! Персонаж мне нравится. Он независим, обращается к старшим на равных. Правда временами капризничает совсем как малыш. «К чему так упрямиться из-за барашка?» – заносчиво осуждаю я принца и чувствую себя очень взрослой.
Время пролетает незаметно. Мы минуем Здолбунов. Тетенька больше не
докучает. Только однажды заговаривает – напоминает съесть бутерброд. Ох уж эти взрослые… Вскоре после этого она выходит, и последние полчаса я наслаждаюсь полной свободой. Когда объявляют Славуту, я прячу книгу в сумку: на следующей станции выходить.
***
На вокзале меня встречает дедушка. Завидев мою сияющую физиономию, он
расплывается в улыбке и энергично машет рукой. Я знакомлю его с Тишкой, и мы идем домой. С дедушкой интересно. Он всегда что-нибудь объясняет: как прокладывают рельсы, как строят дома, откуда берется электричество. К сожалению, рассказ то и дело прерывается, потому что каждые пару минут он здоровается со встречными. Дедушку, завуча школы №1, знает по крайней мере полгорода. Здорово, что он у меня такой молодой и веселый и все его любят и уважают.
– Внучка из Львова погостить приехала, сама! – сообщает он знакомым, а я чуть не лопаюсь от гордости.
Мы проходим мимо музея Островского, сворачиваем на проспект Мира.
Отсюда совсем недалеко до дома. Дедушку опять кто-то останавливает, и на этот раз беседа затягивается. Хочется припустить вперед, но я сдерживаю порыв.
– Потерпи еще чуть-чуть, – шепчу я Тишке.
Нет, все-таки взрослых сложно понять – они так медленно двигаются и так
любят поговорить! Однажды мы с папой застряли в книжном магазине на целый час. Я уже трижды просмотрела полки с детскими книгами, а он все листал и листал увесистые медицинские справочники. Откладывал один, принимался за другой, выяснял что-то у продавщицы. Поскорее бы вырасти и перестать тратить время на это пустое ожидание... Ведь сколько приключений проносится мимо, только успевай ловить!
***
Вот наконец и дом. Я вбегаю в подъезд и останавливаюсь будто вкопанная.
Лифт. Как я могла о нем забыть?!
Пару лет назад бабушка и дедушка получили собственную однокомнатную
квартиру в новой девятиэтажке. Причем с такими современными удобствами, каких в нашем львовском доме времен Австро-Венгерской империи и в помине не было. Взять, к примеру, мусоропровод – не знаю, отчего я всегда симпатизировала этой трубе-вонючке, казавшейся мне чудом техники. А вот с лифтом – первым в моей жизни – выстроились сложные отношения. Поначалу я им восхищалась – он так быстро взлетал на восьмой этаж! Но со временем я стала его панически бояться. Немудрено – наслушалась рассказов о застрявших мальчиках и девочках (почему-то в этих страшилках присутствовали именно дети, словно взрослым делали секретную прививку от подобных невзгод). Не подумайте, что я была трусихой. За мной числилось немало подвигов. Однажды, лет этак в шесть, потерявшись в парке, я преспокойно потопала домой. И дошла, не заблудилась.
Но лифт… Это было совсем другое. От мысли, что застряну в тесной кабинке,
подвешенной между небом и землей, меня бросало в пот. Боялась я не столько последствий – сорваться вниз, задохнуться от нехватки воздуха – сколько собственной беспомощности. В тех немногих опасных ситуациях, с которыми мне пришлось столкнуться, я привыкла полагаться на себя. А в застрявшем лифте не спасет ни чувство ориентации, ни находчивость, ни сильные легкие. В общем, дело дошло до того, что прошлым летом я наотрез отказывалась заходить в лифт без сопровождения. Он казался неким мистическим существом, способным читать мысли. Лифт чуял мой страх и будто назло скрежетал, дергался, останавливался чуток ниже уровня этажа, пытаясь подставить подножку.
– Ну, Иннуля, вперед? – дедушка протягивает мне руку. Он явно помнит о фобии.
Я выхожу из оцепенения и шагаю внутрь душной кабинки. Ведь я не одна. Да и негоже выглядеть боягузкой перед Тишкой. Каково ему, бедняжке, сначала тряска в вагоне, теперь лифт? А он и пожаловаться не может. Скрипучие створки закрываются. «Этим летом все будет хорошо, – подбадриваю я себя, – ты уже почти взрослая». Нажав кнопку, я возношусь в рай долгожданных каникул у бабушки и дедушки.
***
Дверь квартиры распахивается, и бабушка с порога кидается обнимать меня. Я еле успеваю всунуть дедушке банку с Тишкой. Меня окутывает облако ароматов: невероятная смесь только что сваренного бульона, дрожжевого пирога с маком и еще какого-то особенного бабушкиного запаха.
– Слава богу, доехала! – радуется она, всхлипывая. Я не удивляюсь, это у нее
такая привычка плакать от радости.
– Смотри, Ба! – высвободившись из ее объятий, я беру у дедушки банку и
показываю Тишку. Опираясь на стекло, хомячок вытягивается вверх на задних лапках и принюхивается, словно и в самом деле знакомится.
Бабушка пятится, всплескивает руками и спустя секунду исчезает на кухне,
увлекая дедушку за собой. Оттуда доносится быстрый приглушенный шепот.
Разувшись, я прохожу вглубь узенького коридора. Эта квартира гораздо меньше нашей, зато здесь столько всего классного! На витрине в прихожей коллекция машинок моего двоюродного брата Юрки. Жалко, что его нет, с ним не соскучишься! В комнате, слева от входа, главное место пряток – ниша с кроватью, скрытая длинным, до пола, занавесом. Дальше дверь на заветный балкон. Он застеклен и пересечен наискосок встроенной лестницей, ведущей на следующий этаж. Здесь можно играть часами: забравшись на самый верх и ухватившись за ручку люка в потолке, представлять, что это подводная лодка или космический корабль. А еще неплохо просто усесться на одной из перекладин и читать. Позже мне обязательно разрешат выйти туда, и я смогу сколько угодно карабкаться вверх и вниз. Прямо как Тишка по мне.
Бабушка зовет меня на кухню – первым делом ребенка необходимо накормить. А я первым делом обязана пристроить Тишку. Путь отдохнет от дорожных передряг. Я ставлю банку на виду, на журнальный столик, чтобы ненароком кто не опрокинул. Хомячок вопросительно глядит черной бусинкой.
– Жди, – говорю я ему, – скоро тебя выпущу.
После обеда я приношу Тишке пару кусочков огурца. Он садится на задние
лапки, передними хватает лакомство и быстро-быстро сгрызает. Бабушка, часто моргая, наблюдает за ним с безопасного расстояния. Одним словом, держится молодцом.
***
Неделю спустя она уже почти свыклась с хомячком в доме и может сидеть в
непосредственной близости от него, но, конечно, не касаться. Подозреваю, что бабушка даже тайком его подкармливает, пока я ношусь во дворе. Я выпускаю Тишку на волю только тогда, когда она возится на кухне, и всегда плотно закрываю дверь комнаты.
Как-то раз я смотрю по телевизору мой любимый фильм «Мэри Поппинс» и
одновременно играю с Тишкой, запуская его в рукав кофты. Он обожает такие «туннели», а мне щекотно и приятно чувствовать слегка царапучие лапки. Выбравшись из рукава в очередной раз, Тишка перебегает с плеча на спинку дивана и принимается исследовать новую местность.
– Иди-ка сюда, разбойник, – я пересаживаю хомячка к себе на колени.
Но, видимо, в зверьке проснулась жажда приключений. Он скатывается с моих ног и, недолго думая, шмыгает в щель между сиденьем и подлокотником. Вот глупый! Ладно, пусть порезвится. Ведь у него тоже каникулы.
Увлекшись фильмом, я теряю бдительность и вспоминаю о Тишке, лишь завидев титры на экране. Я ищу его во всех укромных уголках: за шкафом, под диваном, на карнизе (однажды дома он проделал такой трюк, взобравшись по занавесу). Тщетно. Беглец пропал. К поискам подключается вернувшийся из магазина дедушка, но хомячок словно испарился. Мы ищем на всякий случай и на кухне, и в коридоре, и в ванной. С наступлением вечера я переживаю не на шутку. Ни разу прежде Тишка не исчезал так надолго. Я опять ворошу шваброй под кроватью.
– Где он был в последний раз? – спрашивает дедушка.
– В диване, – отвечаю я, ощущая противный холодок между лопатками, – но
ведь мы уже проверяли!
Дедушка поднимает сиденье, и там на аккуратно сложенных пакетах с постельным бельем, зимней одеждой и другими вещами – о, счастье! – спит Тишка. Однако спит он как-то неестественно: лежа на боку, вытянув лапки, будто застыв посреди сладкого потягивания. Я протягиваю к нему руку и… окаменеваю. На оскалившейся мордочке запекшиеся капельки крови. У меня перед глазами все плывет. Я зажмуриваюсь. Правда, этот кошмар мне только снится?
– Не может быть, – чужой срывающийся голос произносит вслух мои мысли. – Как это случилось?! Мы же искали внутри дивана, его здесь не было…
Завеса слез отгораживает меня, наконец, от жуткой картины.
***
Я плохо помню, что происходит дальше. По рассказу бабушки, я проплакала
полночи. На следующее утро дедушка показывает мне место на пустыре недалеко от дома, где закопан Тишка, и по моей просьбе оставляет меня одну. Опустившись на корточки перед еле заметным холмиком, я рассеяно поднимаю с земли камушки, веточки. Чувство вины захлестывает меня с головой, как когда-то морская волна в Мисхоре. Бедный Тишка… Выскочи он из диванного нутра секундой раньше, он мог бы спастись. Но мы, не заметив, как раз в тот момент опустили сиденье и придавили его. Повернуть бы время вспять! Я глаз с него не спускала бы, вообще не взяла бы в Шепетовку. Я поднимаюсь. В Тишкину могилу воткнут крестик из кое-как скрепленных палочек. Получилось это само собой – в моем лексиконе советского ребенка нет такого понятия, как религия. Просто хочется если не искупить вину перед Тишкой, то хоть увековечить. А крест – единственный знакомый символ.
***
На обратном пути я так погружена в себя, что автоматически вхожу в лифт и
нажимаю на кнопку. Коварное существо принимается за свои фокусы: странно гудит, дрожит, но вдруг прекращает. Замечает ли лифт во мне нечто новое, повзрослевшее? Удивляется ли моему безразличию? Возможно, сочувствует? Так или иначе, он доставляет меня на восьмой этаж на редкость гладко. А до меня вдруг доходит, что лифт, по сути, тот же поезд, только не горизонтальный, а вертикальный.
Остановившись перед обитой дерматином дверью квартиры, я безучастно вожу пальцем по блестящим шляпкам гвоздиков, соединяя их в невидимые узоры. Когда-то это занятие мне ужасно нравилось, теперь я оттягиваю время. Не хочется входить, видеть опустевшую банку. Слишком поздно я понимаю, до чего беспомощным был в ней Тишка. Таким же беспомощным, как я в кабинке лифта. Может, потому он так рвался на волю, пренебрегая опасностями современной квартиры. И поплатился за чрезмерную тягу к приключениям.
Внезапно у меня пропадает охота взрослеть. Оказывается, быть взрослой это
не только ездить самой в поездах и в лифтах. Это еще безысходность, вина, ответственность – целый ворох непростых чувств, от которых не спрятаться, не сбежать.
Войдя в конце концов в квартиру, я закрываюсь в ванной и смотрюсь в
зеркало. В голове звучат слова Лиса из «Маленького принца»: «Ты навсегда в ответе за того, кого приручил». Мысль о том, что я не уберегла Тишку, что обратно придется ехать без него, вызывает очередной всплеск слез. Я отираю их перепачканными землей руками, и некому корить меня за это.
Кажется, я вовек не смогу радоваться, наслаждаться чем бы то ни было.
Улетучилась некая неощутимая, но важная частичка меня. Вспомнив выражение: «Постареть за одну ночь», я пытаюсь отыскать седой волосок или морщинку. Не нахожу. Зато понимаю, что слишком строго судила взрослых за нерасторопность. Если каждый из них носит в душе хоть кусочек такого горя, какое ощущаю сейчас я, не удивительно, что оно замедляет их, пришпиливает к земле. «Ну вот ты и взрослая, – твержу я себе, – довольна? Довольна?!»
***
Сегодня, приезжая к бабушке и дедушке уже не в Шепетовку, а в Афулу, я вхожу в лифт совершенно спокойно. И не только потому, что количество этажей сократилось вдвое, а мой возраст увеличился впятеро с хвостиком.
Я давно обрела вожделенную самостоятельность. Могу сесть в машину, в поезд или в самолет и отправиться куда угодно. Кстати, приключений это приносит гораздо меньше, чем я мечтала, а ожидания, наоборот – больше. Раньше приходилось ждать взрослых, теперь в основном своих детей. Отправляя их в школьные походы и на другие мероприятия, я переживаю, как когда-то переживала за меня мама. Подобно папе я могу часами зависать в книжном магазине. Меня, как и дедушку, нередко останавливают встречные – мои пациенты. Я похоронила собаку. И завела еще одну. Обзавелась седым волоском, даже несколькими.
Ни клаустрофобией, ни боязнью высоты я не страдаю. Тот давний страх
безвозвратно улетучился, прихватив с собой частичку детской беспечности. А на освободившееся место нагрянули заботы, ответственность – целый комплект переживаний.
Лифт жизни безостановочно несется вверх по этажам-годам, навсегда отгородив плотно сомкнутыми створками детское от взрослого. Порой сдается, он вот-вот застрянет посреди этого небоскреба или сорвется вниз. В такие моменты снова ощущаешь себя маленькой и беззащитной. Но я знаю: в кабинке я не одна. Со мной мои дети, семья, друзья. Те, кто приручил меня, те, кого приручила я. Их невидимое присутствие помогает мне каждый раз заново нажимать на кнопку. Путешествие продолжается.
