Дитя с безоблачным челом

И удивленным взглядом,

Пусть изменилось все кругом

И мы с тобой не рядом,

Пусть годы разлучили нас,

Прими в подарок мой рассказ.

​

Л. Кэррол. Алиса в Зазеркалье (перевод Н. Демуровой)

 

   Воскресным утром лежу на тахте с градусником под мышкой: сбивать или не сбивать?

   

   Сегодня мне исполняется восемь. Через несколько часов придут гости. Обидно заболеть так некстати! Но чему я удивляюсь? Вчера полдня разбирала мазурку из Детского альбома Чайковского. От такого количества синкоп не только температуру, воспаление мозга недолго заработать.

   

   Так сбивать или не сбивать? Вытащить градусник пока мама не вернулась? Хоть бы знак какой… Из двух окон на противоположной стене льется зеленоватый апрельский свет, навевает дрему. Пускай я не Алиса, не пила из пузырька и не ела странных пирожков, но – честное слово! – комната вытягивается в длину, углы округляются… Коридор в Страну Чудес!

   – Не дури, – сурово пресекаю фантазию: как и моя любимая книжная героиня, я люблю говорить сама с собой. Как и она, пытаюсь понять границы вымысла и реальности, лжи и правды.

   

   Между окнами темнеет пианино – тюремщик и палач. Тянет вниз педали и недовольно поскрипывает, словно догадывается о моих замыслах. Вот-вот заскользит ко мне по надраенному мастикой паркету. Клацнет крышкой, улыбнется Чеширским Котом:

   – Только попробуй сбить градусник! Замучаю хроматическими гаммами!

   

   Я отворачиваюсь к стенке. Десять положенных минут еле ползут. Обманывать маму нехорошо. Да и невозможно. Коснется лба, и все ей ясно. Термометр – не более чем ритуал. Но если праздник отменят, не будет подарков, поздравлений, песен.

   

   Да, зато вся вкуснятина останется мне! Оливье, бутерброды с икрой, мамины коронные «Орешки» со сгущенкой... А в большой картонной коробке в холодильнике уже дожидается его величество Торт Безе! Высоченный, хрустящий, с нежно-кофейным кремом, густо украшенный такими же кремовыми розочками. Всем тортам торт! Его заказывают у волшебницы Лины Сергеевны. Это вам не магазинный «Олимпийский», «Пражский», «Киевский»… Хоть географию по ним учи.

   

   Как же быть? Спасать любимый торт от прожорливых гостей или…? Достаю термометр и усердно машу им в воздухе. Когда ртутный столбик опускается до тридцати семи, я уже сплю.

   

   Праздник отменили. Торт съели. Во лжи меня не уличили – мама нашла термометр под лапой плюшевой собаки Тяпы и решила, что я выронила его во сне. Но мироздание эту историю не забыло.

***

   Пианино «Беларусь» сопровождает меня все детство. У нас сложные отношения, но оно рядом – готово развеселить, поддержать, посочувствовать.

Вскоре после моего тринадцатого дня рождения оно умолкает, и надолго.         

   

   Преодолев длинный путь из Львова в Бней-Брак, пианино попадает в руки арабских грузчиков. Те выдергивают его из ящика, не потрудившись отвинтить удерживающий болт. И вот стоит оно в нашей съемной квартире – расстроенное, с перекошенными клавишами и разодранным боком. Руки не доходят починить, да и недешевое это дело для новых репатриантов.

   

   Я лежу на тахте с учебником в руках. Влажное лето просачивается в щели жалюзи – вентилятору не под силу его одолеть. Пианино все так же напротив. Только расстояние от стены до стены сократилось раз в пять – моя комната, да и вся квартира, гораздо меньше львовской.

   

   Если честно, безудержной тяги к инструменту у меня нет. Я учу иврит, продираюсь со словарем сквозь домашки. Пишу письма Юле, по которой дико скучаю. Читаю «Войну и Мир» из хозяйской библиотеки.

   

   Но теперь, когда пианино недоступно, я иногда скучаю по нему. Его голос  был для меня идеальным – в меру звонким и певуче-мягким. Никакой другой инструмент в музыкальной школе так не звучал – все казались либо чересчур глухими, либо гулкими.

 

   Проходит больше года. Однажды возвращаюсь из школы, и вижу открытую крышку. Боковая панель до сих пор разодрана, но клавиши прилегают друг к дружке ровно. Неужели настроили? Не дыша, беру аккорд до-мажор. Пианино радостно отзывается – знакомым, четким, ласкающим ухо звуком. Я сбрасываю с плеча школьную сумку, подкручиваю сиденье и сажусь. Беру наугад терцию, квинту, септу. Пробую гамму, но отвыкшие пальцы спотыкаются. Клавиатура на ощупь теплее, чем когда-то. Ну да, за окном плюс тридцать пять. Хочется сыграть все, что я когда-то знала, но в памяти – провал, а нотные сборники до сих пор запакованы в одной из коробок.

 

   Наконец, пробую «К Элизе»: ее я точно помню наизусть, сколько раз играла – сто, двести? Правая рука боязливо перебирает ми-ре диез-ми-ре диез… За ней вступает левая. Я играю. Играю для себя. Меня никто не заставляет, не поправляет, не просит повторить «еще разок с этого такта». Мозг отключается, руки двигаются автоматически. Я уплываю.

   – Не сердишься? – спрашивают пальцы на пианиссимо.

   – Конечно, нет.

   – Но я же считала тебя наказанием…

   – В самом деле? – пианино посмеивается дробным стаккато.

***

   Апрель 2020 года. Сорок третий день рождения. Пандемия. Карантин. Ужин при свечах: бокал вина и кусище вафельного торта со сгущенкой, который приготовил сын. Этот торт, несмотря на простоту, второй по совершенству после безе Лины Сергеевны. Да, я все такая же сладкоежка.

 

   Нахожу «Синема Парадисо» – давно собиралась посмотреть. Под волшебную музыку Морриконе хорошо думается: как так, что в восемь лет я точно знала, чего хочу в жизни, но пришла не туда? Где и когда я себя обманула? Может, мироздание мстит мне за ту шалость с термометром?

 

   Выключаю телевизор, подхожу к пианино. Нет, не к «Беларуси». Давно отреставрированный ветеран с лакированным шрамом на боку стоит в доме родителей, и из-за карантина временно недоступен. Он до сих пор не утратил своего чудесного звучания. А у меня неплохой японский «Диапазон».

 

   Тема Морриконе звучит внутри, требует выхода. Подбираю ее на слух. Слышу голоса родителей: «Однажды ты будешь рада, что мы тебя заставляли». Да – трудно признаться, но они оказались правы. Уметь играть и воспроизводить любимые мелодии – счастье.

 

   Вытягиваю из стопки нот Детский альбом Чайковского – новый экземпляр, купила для дочки. Тогда она еще занималась. Я играю подряд простые и гениальные пьесы. Синкопы мазурки даются легко. Погружаюсь в поток звуков: пока в моей жизни есть музыка, не страшны ни карантин, ни одиночество.

 

   Три года назад я сама предложила дочке оставить уроки фортепиано, видела: мается. Знаю, что она любит музыку, но сейчас у нее другие интересы. И это нормально. Не хочу ее сбивать. Пускай танцует, поет, рисует, играет на валторне... Пускай ищет свой путь. В своей Стране Чудес.

​​