В пять лет я узнала ошеломительную вещь: Алла Пугачёва украла мое

отчество! Поначалу думала, взрослые надо мной подшучивают. Затем,

подключив логику, поняла, что папа Боря не мог быть единственным на свете с таким именем.

 

   Почему мне запомнился этот курьез? Может, из-за испытанной гордости, что меня объединяет нечто общее со знаменитостью? Или, наоборот, оттого, что впервые осознала свою заурядность?

​

   В конце восьмидесятых мне посчастливилось попасть на выступление Пугачёвой. В ту пору, задолго до появления YouTube, интернета и компьютеров, видеть и слышать артиста вживую имело неописуемую ценность, случающуюся раз в жизни. Разглядывая любимую певицу с трибуны львовского стадиона «Дружба», я все не верила, что нахожусь с ней в одном временном и географическом пространстве. Сам Бог спустился ко мне – ни больше ни меньше. Явление кумира народу! Я так волновалась, что концерт почти не запечатлелся в моей памяти.

​

   Примерно полгода спустя мы репатриировались. Одним из побочных явлений переезда стало вынужденное расставание со знакомой музыкой. Килограммы привезенных пластинок лежали (и до сих пор лежат!) мертвым грузом в коробках. Слушать их было не на чем, так как проигрыватель почему-то решили с собой не брать.

​

   Единственное, что было тогда доступно, израильские поп, рок и классика, которые транслировали по радио и телевидению. Они пришлись мне по вкусу: Шломо Арци, Узи Хитман, Йехудит Равиц, рок-группа «Машина»… Вскоре я разработала систему разучивания песен на иврите. В магнитофоне всегда хранилась пустая кассета. Главное было уловить момент, когда зазвучит по радио понравившийся шлягер, и нажать кнопку «Запись». Затем я вновь и вновь прослушивала его, прижавшись ухом к приемнику. Стараясь понять неразборчивые места (качество, увы, было не цифровое), прокручивала несчастную пленку помногу раз и то и дело останавливала, чтобы успеть настрочить слова на бумаге. Ну а дальше уже было просто: часик-другой со словарем – и пой себе на здоровье очередную песню.

​

   История, которую я хочу рассказать, произошла со мной в девятом классе, на втором году пребывания в Израиле.

 

   Однажды посреди урока в класс вошел завуч. Звали его Норберт Вестрайх. Он преподавал французский и был ответственным за культурные мероприятия. Низенький седой старичок – ярый блюститель дисциплины – наводил страх не только на учеников, но и на некоторых преподавателей. Почти на каждой переменке в коридорах слышался его слегка дребезжащий голос, отчитывающий кого-то за неопрятность формы, броский макияж или излишний шум. Строгость господина Вестрайха напоминала мне советских учителей.

 

   Мы встали – в отличие от стандартной израильской школы, у нас в «Охель Шем» вставали при входе учителя, прямо как в Союзе. Я инстинктивно покосилась на кармашек голубой футболки: на месте ли школьная эмблема?

   

   Шепнув пару слов учительнице, Вестрайх жестом попросил нас сесть. Такая  неожиданная помеха посреди урока могла означать одно из двух: либо кто-то в классе серьезно провинился, либо произошло очередное всеобщее ЧП. После прошлогодней войны в Персидском заливе и недавнего двухнедельного ливня, чуть не затопившего школу, ожидать можно было чего угодно.

 

   Как же я удивилась, увидев на морщинистом лице завуча улыбку!

 

   – Двадцать пять лет назад, – начал он торжественно, – у меня был ученик по имени Узи. Сегодня он известен как композитор Узи Хитман. Тот, кто положил на музыку молитву «Адон Олам»¹ и создал самое гениальное в мире произведение еврейской литургии!

 

   Глаза Вестрайха блестели. Он горячился и, казалось, не замечал, что его высокопарные слова вызывают у учеников лишь недоуменное переглядывание.

​

   – Этот уникальный и добрейший человек согласился, несмотря на занятость, сделать приятное своему старому учителю, – Вестрайх выдержал паузу, – возглавить вокальную группу нашей школы! Пробы открыты для всех!

​

***

   В тот день, вернувшись домой, я не могла найти себе места. Ужасно хотелось пойти на прослушивание, но в голове звучал злобный Критик: «Ты? Да кто ты такая? В стране без году неделя и думаешь попасть в ансамбль Узи Хитмана?» «Ну и что? Зря пять лет в хоре пела?» – спорила я. Но внутренний голос не сдавался: «И что же вы, Инна Борисовна, собираетесь ему спеть? Глядите, не осрамитесь!»

 

   Вечером друзья родителей попросили меня приглядеть за их малышкой. Когда я к ним пришла, она сидела на полу перед телевизором и смотрела видеозапись детских песен, то и дело подхватывая окончания слов.

 

   Увидев меня, девочка радостно ткнула пальчиком в телевизор:

 

   – Узи!

 

   На экране улыбчивый Узи Хитман пел хорошо известную всем репатриантам песенку «Моя шляпа о трех углах». Благодаря незатейливым словам она была очень распространенной в ульпанах – школах по изучению иврита. Сюжет простенького клипа заключался в том, что Узи пел и жестикулировал, а какая-то девочка нахлобучивала на него всевозможные головные уборы, пока не нашлась та самая треугольная «шляпа» – столь популярная на бывшей советской родине пилотка из газеты.

 

   Уставившись на экран, я представила себя на месте выступавшей с Узи счастливицы. Во мне проснулось давнее желание доказать свою незаурядность, стать достойной уважения окружающих. Пускай я не единственная Борисовна на Земле, но могу стать одной из немногих, кто поет в вокальной группе Узи Хитмана! Такой случай нельзя было упускать.

 

   Сказано – сделано. На следующий день на большой перемене я разыскала Вестрайха и, преодолевая дрожь в коленках, попросила внести мое имя в список желающих прийти на прослушивание.

 

   Предстояло выбрать шедевр, который обеспечит мне место в ансамбле. Чем удивить создателя – как там его величал Вестрайх? – «гениальной литургии»? После долгих сомнений я пришла к выводу: человек, способный писать и исполнять наряду с современной музыкой и религиозную, и детскую, будет открыт для любого жанра.

 

   Я остановилась на песне Мати Каспи, рассказывавшей о далеком цветущем саде «на краю неба, в конце пустыни», откуда Бог наблюдает за созданным миром и охраняет его. Кроме красивой мелодии, выбранное произведение обладало важным преимуществом – всего два коротких куплета. Меньше шансов спутать или забыть слова. Я принялась репетировать.

 

   Здесь стоит заметить, что именно в тот период у меня выработалась привычка петь на ходу. Школа «Охель Шем» была расположена в получасе ходьбы от дома. Значительный отрезок дороги проходил через промзону Бней-Брака, сегодня разросшийся торговый район, а тогда не самое приглядное место. Я старалась как можно быстрее проходить этот участок пути с авторемонтными мастерскими и сомнительным учебным заведением, вечно набитым улюлюкающими из-за забора переростками. Для поднятия духа я напевала себе под нос любимые песни.

 

   Ежедневно в течение двух недель, остававшихся до прослушивания, по дороге в школу и обратно я разучивала избранную балладу. Проходя мимо рыбной коптильни, я пыталась вообразить, что вдыхаю аромат описанного в песне цветущего сада. Вытряхивая забившиеся в сандалии мелкие камушки грунтовки (тротуара в промзоне не было), представляла, будто это галька, которой усыпаны садовые аллеи. А если встречался кто-то устрашающий (любой мужчина восточной внешности казался мне тогда арабским террористом), шепотом взывала к таинственному Некто, сидящему в том далеком саду, зорко наблюдающему за всем происходящим, охраняющему мир и меня в частности. «Нельзя срывать полевые цветы, нельзя срывать полевые цветы», – повторяла я последние строчки.

​

***

   И вот долгожданный день настал. Еле дождавшись конца уроков, я поспешила в актовый зал. У закрытой двери уже толпились ученики. Увидев такое количество соперников, я оробела. Вестрайх был тут как тут – руководил, однако его строгость словно испарилась. Сверяясь со списком, он вызывал ожидающих по одному, и, сдавалось, сам волновался не меньше нас. Наконец наступил мой черед.

​

   – Инна! – позвал Вестрайх и подбадривающе кивнул.

 

   Два десятка шагов от входа до сцены длились вечность. На сцене за роялем сидел Узи Хитман. Никогда прежде – ни перед одним экзаменом, ни перед одним академическим концертом в музыкальной школе – мои ладони не потели так сильно, а сердце не билось так неистово. Я застыла у подножия.

 

   – Поднимись сюда, не бойся, – явно заметив мое волнение, Узи располагающе улыбнулся.

 

   Преодолев три высокие ступеньки, я подошла к роялю и осмелилась посмотреть на Узи. Меня поразило, насколько живым и подвижным оказалось его почти мальчишеское лицо в действительности. Когда он говорил, мелкие морщинки в уголках глаз, словно веерки, то сужались, то распрямлялись, придавая взгляду задорности и жизнерадостности. Слегка взъерошенная челка дополняла это впечатление.

 

   – Что ты хочешь спеть, Инна? – спросил он так просто, словно мы с ним репетировали каждый день.

 

   Я сказала название.

   – Ты знакома с творчеством Мати Каспи? – брови Узи удивленно взлетели вверх. – Как давно ты в Израиле?

 

   – Два года, – гордо ответила я и честно прибавила «почти», думая про себя, что неплохо бы уже начать, а светскую беседу оставить на потом.

 

   Видимо, Узи считал иначе. Он принялся расспрашивать: откуда я приехала, занималась ли музыкой, почему выбрала именно эту песню. Слегка склонив голову набок, он слушал меня с неподдельным любопытством.

 

   Я отвечала, мечтая скорее спеть, и в то же время, желая, чтобы разговор подольше не кончался. Мягкий голос Узи внушал спокойствие, а глаза излучали такую искреннюю благожелательность, какую нечасто доводится встретить.

 

   Самым непостижимым было то, что этот талантливый человек, знаменитый композитор и исполнитель, интересуется мной! Нескладной четырнадцатилетней девочкой с заурядными музыкальными способностями, к тому же и новой репатрианткой.

 

   Наконец, взяв первые два звука в октаву, Узи напел их и вопросительно посмотрел на меня: подходит ли мне тональность? Вопрос застиг меня врасплох. Не раздумывая, я кивнула, и он заиграл.

 

   Звонкие аккорды отдавались эхом в пустой аудитории. Вытянувшись по струночке, как когда-то в хоре, я хоть и не касалась инструмента, но тем не менее отчетливо ощущала исходящие от него вибрации. И словно подстраиваясь под них, мой голос дрожал и колебался. В общем, фальшивила я безбожно.

 

   Заглянув спустя несколько дней в список принятых в ансамбль, я не нашла своего имени. Сегодня, оглядываясь назад, понимаю, что выбрала довольно сложную в музыкальном смысле песню. Чего только стоила одна первая октава… Но тогда моему разочарованию не было предела. Несколько дней я жила как в тумане. Все чувства притупились. Вездесущего Вестрайха я старалась избегать, хоть и знала, что он не причастен к моей неудаче.

 

   Со временем, когда разочарование улеглось и утратило остроту, произошла удивительная вещь: я себя зауважала. Во-первых, отважившись пойти на пробы, я поняла, что гораздо смелее, чем считала раньше. Во-вторых, чистосердечный интерес Узи Хитмана к моей персоне, теплота и человечность его отношения, вознесли меня в собственных глазах с положения «новенькой», ничем не примечательной школьницы до уровня полноправного взрослого человека, способного вызывать любопытство и, возможно, даже восхищение.

 

   Думаю, именно тогда наступила первая поворотная точка, после которой я, пусть и не сразу, стала полноценной израильтянкой, но однозначно прекратила ощущать себя безликой новой репатрианткой.

 

***

   С того времени прошло почти тридцать лет, и мне уже давно не приходится сидеть, прижавшись ухом к приемнику. Одно прикосновение к экрану смартфона – и приложение Shazam выдает мне имя исполнителя, название, слова и видеоролик услышанной песни. А Google без труда помогает найти любой формат текста: с аккордами и без, с переводом на какой угодно язык, хоть караоке-версию! Также трудно сегодня представить жизнь без YouTube, ежедневно открывающего прекрасную музыку – как новую, современную, так и забытую, практически утраченную. Бывают периоды, когда я «заболеваю» очередным исполнителем или увлекаюсь прежде не известным мне стилем. Рано или поздно это проходит.

 

   Однако Узи остался моим кумиром на всю жизнь. И дело не только в его музыкальном гении и незабываемом личном обаянии.

 

   Несомненно, в мире наберется гораздо больше людей, знакомых с творчеством Пугачёвой, чем тех, кто знает скромного израильского композитора и певца Узи Хитмана. Но не в обиду Алле Борисовне и ее таланту будет сказано, встреча с Узи привнесла в мою жизнь такую ценность, какая и не снилась маленькой девочке, ощущавшей себя песчинкой на необъятном морском дне львовского стадиона «Дружба».

 

   Несмотря на то, что с несвоевременной кончины Узи прошло много лет, его доброе кроткое лицо с веерками морщинок в уголках глаз по сей день сопровождает меня. В минуты сомнений и разочарований я вновь слышу мягкий, спокойный голос: «Ты смелый и самодостаточный человек, Борисовна», – говорит он, зачем-то добавляя давно никому не нужное в Израиле отчество.

​

​

¹ «Адон Олам» (ивр. «Господь Мира») – молитва, прославляющая вечность и величие Бога. Исполняется в начале утренней службы и в субботних, и праздничных службах. Автор неизвестен, чаще всего приписывается Ибн Гвиролю (XI век). С середины 1970-х годов стало популярным исполнение первой строфы «Адон Олам» как обычной песни на мелодию израильского композитора Узи Хитмана.