ГЕОРГИЯ - ТРИ НЕОЖИДАННЫЕ ИСТОРИИ

Невозможно заключить Тбилиси в один пост. И в пять, наверное, тоже.

Купола, дома, брусчатка, мосты, скульптуры, кофе на раскаленном песке, вино и хинкали бурлят, наслаиваются друг на друга. Они обязательно превратятся в слова. Хоть и не сразу. Говорю себе: жди, не торопи. Но пару историй уже толпятся в дверях блога. Они не о горожанах, не о видах, не о еде... Но они – часть моего Тбилиси.

Высаживаемся у гостинички. Холодный воздух освежает пересохшие в полете лицо и губы. Под ботинками знакомая скользкая неровность. Брусчатка! Мне уже нравится этот город.

Заходим в номер. Жарко на грани духоты. Сын хватается за пульт кондиционера, я же подхожу к окну и раскрываю его. Тепло идёт откуда-то снизу. Ах да, центральное отопление. В Израиле такого зверя нет.

Оборачиваюсь и вижу не просто редкого, а почти вымершего зверя. В дальнем углу комнаты, во всю её высоту красуется кафельная печь. Настоящая! Почти такая, как была дома во Львове.

С двумя заслонками – большой и маленькой, с решеточным отверстием наверху, с продольной трещиной на верхней плитке.

Печка... Неотъемлемая часть моего детства. Сколько книг прочитано под её тёплым боком! Об нее же мама грела мне перед сном подушку. А если зимой не пускали гулять, не было любимей занятия, чем сидеть перед открытой заслонкой и приносить в жертву огню фантики от «Золотого ключика», неудачные рисунки или искромсанную дедушкину газету.

Кстати, в парке Рике, в который мы попадем на следующий день, есть удивительный дуб. На ветках – фонари и лампочки, между ними прячутся мозаичные птички. А чугунный ствол полон дупел: печных заслонок всех форм и размеров.

Наша гостиничная печка, конечно же, не горит. Но согревает давно забытыми ощущениями. Закрыть глаза, угадать наощупь узор плитки. Поднять чугунную задвижку, открыть скрипучую дверцу, заглянуть внутрь. Сковырнуть пальцем остатки пепла. Понюхать. Чихнуть. И рассмеяться.

---

Я не то чтоб полиглот, но говорю на четырех языках и еще на одном сносно читаю. Люблю языки. Вникать в их структуру и особенности, находить отличия и схожесть.

Заграницей почти всегда удается «наладить контакт» с местным наречием, особенно визуально. На слух, конечно, труднее. Обожаю расшифровывать вывески, не прибегая к помощи гугл-переводчика.

Давным-давно я жила почти месяц в Осло по программе обмена студентами. Недели через две я уже читала на норвежском брошюры и объявления, а под конец даже пыталась говорить.

И вот – Тбилиси. Впервые я оказалась в стране, где меня не спасают ни славянская группа, ни германская, ни романская, ни семитская.

Алфавит мхедрули – изящный и кружевной, будто усики виноградных лоз на стенах древних монастырей. Но в каждой узорчатой букве таится подвох: «о» похожа на латинскую «м», а «м» похожа на русскую «д». Не схватишь с лету. Двух с половиной дней, проведенных в Тбилиси, точно мало. Тем более горожане знают русский и английский. И все равно я ловила себя на том, что читаю уличные таблички, ведь на них есть английский перевод: Шота Руставели, Лермонтова, Пушкина.

На подземном рынке «Мейдан Базар» покупаю на память скатёрку с алфавитом. Эх,

побыть бы здесь еще недельки две-три, да со словариком!

---

Эта история началась лет сорок назад в Новом Афоне, тогда Грузии. Сегодня же, цитируя нашего гида Симона: «Новый Афон временно вне зоны доступа».

– Обезьянка! – взвизгнула я и понеслась к фотографу, державшему на плече мартышку.

О своем городском детстве и дефиците животных я уже писала в рассказе «Железные нервы».

Я протягиваю руку погладить зверька.

– Стой! – кричит папа, – она больная, у неё опухоль на щеке!

Обезьянка, возмущенная ложным диагнозом, извлекает из-за щеки орех и предъявляет молодому торакальному хирургу, то есть папе.

– Держи, – фотограф сажает мартышку мне на руки.

Шершавые пальчики обвивают запястье, теплая шерстка щекочет плечо. Поглощенная этими ощущениями, я не замечаю протянутый фотографом поводок. Не слышу повторное «Держи!».

Обезьянка же, в отличие от меня, оценила ситуацию верно. Наподдала левой толчковой, сиганула по аллее и нырнула в темно-зеленые заросли мирта. Только хвост её и видали.

Я, мама и фотограф дружно хлопаем ресницами (на моих уже слезы). А папа реагирует, как хирург на внезапное кровотечение: моментально. Кидается за беглянкой в пахучие миртовые кусты и тоже исчезает из виду.

Думаете, не поймал? Взгляните на фото. Там и поводок виден – папа крепко держит его за кадром.

Ноябрь 2024, Тбилиси.

Гуляем с сыном в парке Рике.

– Обезьянка! – восклицает он на иврите, и я попадаю во временную петлю.

Только на этот раз родитель и доктор – я. А сын не страдает от недостатка общения с четвероногими.

– Как его зовут? – кошусь на обезьянью жилетку и галстук.

– Абу, – отвечает хозяин, – как в «Алладине».

В глазах сына мольба и восторг.

– Привет! – я протягиваю руку, и Абу тут же даёт мне шершавое пять.

Я забываю об ореховых опухолях и щелкаю своего счастливого и почти совершеннолетнего ребёнка с Абу на руках.

– Абу, второй этаж! – командует хозяин, и обезьян с визгом прыгает сыну на голову.

Наконец фотосессия завершилась. Сын еще долго ликует. А мои докторские (никуда их не денешь) мозги вспоминают недавнюю рассылку педиатрам и семейным врачам.

– Помой руки, – говорю я строго.

Лишь бы обошлось без обезьяньей оспы!